Философская энциклопедия - номадология

Книга традиционно рассматривалась как организм, чьи органы связаны по внутреннему иерархическому и значимому принципу. Теперь же она выступает как "машинообразное" устройство, для характеристики которого авторы используют принадлежащий А. Арго образ "тела без органов". Такое тело "непрестанно разрушает организм, заставляет двигаться и циркулировать незначащие частицы, чистые напряжения и приписывает себе субъектов, которым оно оставляет только имя как след напряжения" (Делез и Гваттари). Т. о., книга приобретает характер коллективного высказывания, поскольку внутри "машинообразного" устройства отсутствует единый субъект высказывания, оно всегда отсылает к другим устройствам и существует лишь в соединении с другими "телами без органов". Книга-корень первый и до последнего времени единственный известный тип книги. Она мыслится как продолжение, ответвление, образ дерева-мира. По мнению Делеза и Гваттари, идея дерева предполагает происхождение, зародыш, развитие, системы команд и корней, противоположность корня и ветвей как единства и множественности, внутреннего и внешнего, модели и копии. "Древовидное" мышление ориентировано на поиск инвариантного единства, закона, репрезентирующего себя во всей множественности и различии.

В философии и литературе последнего столетия обнаруживается стремление к отказу от "древовидной парадигмы" и создается тип книги-системы корневых волосков. В качестве примера Делез и Гваттари рассматривают произведения Ницше и Джойса. Для такой системы характерно недоразвитие или разрушение главного корня. Однако тип книги-системы корневых волосков не избавляется полностью от дуализмов. Теряя стержневой корень, он восходит к "более высокому единству единству двусмысленности и сверхопределенности" в каком-то дополнительном измерении. "Мир стал хаосом, но книга остается образом мира, хаос волосков вместо космоса-корня" (Делез и Гваттари).

Настоящее различие и множественность задаются не прибавлением какого-то нового дополнительного измерения к уже имеющемуся, оно должно быть произведено в самом данном измерении. Эту задачу может решить организация текста по типу корневища (ризомы). Делез и Гваттари выделяют некоторые принципы организации корневища во всех сферах социальной жизни. Во-первых, связь и гетерогенность в противоположность происхождению и однородности. Согласно этому принципу, корневище, не имея центра, исходной точки развития, изначально "децентрировано" и разнесено по различным регистрам. При этом любая точка корневища может быть соединена с любой другой. Во-вторых, множественность в противоположность системности. Только когда множественность понята сама по себе, она перестает быть связанной с Единым как субъектом или объектом. Множественности не включены в систему кодирования, репрезентации, введения дополнительных измерений и производятся линией бегства или детерриториализацией, следуя которой они изменяют природу, соединяясь с другими множественностями. Предполагается, что все эти множественности располагаются на одном срезе, в одном измерении. В этом смысле идеальной представляется такая книга-корневище, где биографический, психологический, социологический, концептуальный пласты совмещались бы на одной странице, в едином "плане внешности". В-третьих, картография в противоположность генетической оси. Понятия генетической оси и глубинной структуры принадлежат логике дерева, логике кальки, которая может быть воспроизведена бесконечно. Обращаясь к опыту психоанализа, Делез и Гваттари подчеркивают факт укорененности модели дерева в человеческом теле, ибо дерево подчиняется модели воспроизводства, бинарно делит отношения людей по половому признаку. Психоанализ исследует бессознательное, само по себе репрезентативное, кристаллизованное в кодифицированных комплексах, бессознательное, забившееся в темные углы памяти или языка. Корневище организовано по принципу карты, который противостоит принципу кальки, поскольку карта не репродуцирует реальность, а экспериментирует, вступая с ней в "схватку". Карта не воспроизводит бессознательное, а производит его. Карта открыта, она поддается соединению во всех своих измерениях, разборке, переворачиванию, способна постоянно модифицироваться. В-четвертых, принцип "незначащего разрыва" в противоположность значимости купюр, разделяющих структуры. Корневище может быть разорвано, расчленено в любом месте. Однако оно возобновляет свой рост в направлении, заданном одной из линий или линиями другого корневища. Эти разрывы и связки образуют в совокупности процесс детерриториализации: "...книга обеспечивает детерриториализацию мира, но мир совершает ретерриториализацию книги, которая в свою очередь детерриториализируется в мир" (Делез и Гваттари).

Делез и Гваттари подчеркивают, что противопоставление корневища и дерева как двух моделей мышления нельзя понимать буквально, поскольку это означало бы возвращение к той самой бинарной "древовидной парадигме", которую мыслилось преодолеть. Модель корневища предполагает достижение процесса, отвергшего бы всякую модель. В связи с этим способ изложения "философии корневища" приобретает парадоксальный характер. Особо встает проблема письма, состоящая в необходимости неточных выражений для точного описания чего-либо.

Историческим прототипом и образом парадигмы корневища выступает общественная организация кочевников ("номадов"). Кочевники в этом понимании не имеют ни прошлого, ни будущего, они только появляются и всегда становятся, имея не историю, но широкую географию и лабильное размещение. По Ницше, кочевники появляются как всепожирающая судьба, без причин, без разума, без каких-либо предпосылок. Кочевники изобрели машину войны против государственной машины. Машина войны не входит в механизм государства. Государство или создает армию, что требует правовой интеграции машины войны с государственной властью, или же оно обладает собственной силой, которая позволяет ему обходиться без войны. Различие между военной машиной и государственной властью Делез и Гваттари иллюстрируют конкретным примером из теории игр. Шахматы сравниваются с игрой в го. Шахматные фигуры элементы кода, имеющие внутренние коды и внешние функции. Шахматные фигуры обладают качеством: конь конь, пешка остается пешкой. Арсенал игры го фишки, простые арифметические единицы, камешки, зернышки. Это некое анонимное третье лицо мужчина, женщина, таракан. Фишки как элементы коллективной военной машины обладают не внутренними, а ситуативными качествами. Различие между игрой в шахматы и игрой в го наблюдается и с пространственной т. зр. Пространство шахмат это институализированное, центрированное, замкнутое пространство. В го фишки рассеиваются в открытом пространстве: движение становится непрерывным, лишенным цели и назначения. "Номос го против государства шахмат, номос против полиса. И это потому, что шахматы кодируют и декодируют пространство, а го территориализирует и детерриториализирует... Другая справедливость, другое движение, другой ритм" (Делез и Гваттари).

Делез и Гваттари противопоставляют две научные модели компарс и диспарс. Компарс правовая модель, предполагающая выделение инвариантов, даже если инвариант отношение между переменными. Диспарс принцип науки кочевников противопоставляет нематерию и форму, а материал и силу. Речь идет не о выделении инварианта в ряду переменных, а о приведении самих переменных в состояние непрерывной вариации. "Уравнение возможно здесь только как уравнение временное равновесие переменных, несводимое к алгебраической форме и неотделимое от процесса вариации" (Делез и Гваттари). Уравнение выделяет не всеобщие материи, а индивидуальные моменты. Пространство кочевников это пространство скорее тактильное, чем визуальное, в противоположность расчерченному пространству Эвклида. Это гетерогенное пространство соответствует особому типу множеств децентрированным ризоматическим множествам, которые не размечают занимаемое ими пространство. Пространство кочевников нельзя наблюдать извне, как Эвклидово пространство, "скорее оно напоминает звуковую или цветовую гамму".

Соответственно, выделяются два типа науки. Один тип науки основывается на воспроизведении, другой на движении. Первый тип науки трактует пространство и время  как переменные, чей инвариант выражает управляющий ими закон. Второй тип науки это нечто другое: "Мы не стоим на берегу, наблюдая за течением реки, однонаправленным и разделенным на струи, а сами несемся в клубящемся потоке, сами вовлечены в процесс вариации". Кочевник обладает территорией, передвигается маршрутами, движется от одного пункта к другому. Однако эти пункты сами принадлежат маршруту, тогда как для оседлого жителя пункты задают маршрут. "Жизнь кочевника это интермеццо". Кочевник движется из одного пункта в другой в силу фактической необходимости. Далее, маршрут кочевника полная противоположность дороги: "он делит людей (или животных) в открытом пространстве неочерченном и несвязном". Дорога, напротив, делит замкнутое пространство. В то время как кочевники населяют гладкое пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с трассой, пространство оседлых народов расчерчено стенами, границами и дорогами. С отсылкой к Тойнби Делез и Гваттари постулируют, что кочевник скорее тот, кто не движется. Мигрант это беглец, кочевник же никуда не бежит, он сращен с этим гладким пространством. В присвоении и обживании заключается территориальный принцип кочевника. Он движется, но движется сидя, "он сидит всегда, когда движется (бедуин в галопе сидит, подвернув под себя ступни ног)".

Применительно к кочевникам следовало бы говорить о скорости. Движение экстенсивно, предполагает перемещение из одного пункта в другой, скорость же интенсивна, скорость это абсолютная характеристика тела, отдельные части которого заполняют гладкое пространство наподобие вихря. "...Только кочевник владеет абсолютным движением или скоростью; круговое движение свойство его военной машины". Кочевника можно в полном смысле слова назвать детерриториализованным именно потому, что детерриториализация осуществляется не после, как у мигранта, и не посредством, как у оседлого жителя, связь кочевника с землей создает именно детерриториализация. Сама возможность территориализации приобретение земельных участков покоится на возможности детерриториализации. "Земля перестает быть землей, становится просто почвой, опорой под ногами". Номадизм связан скорее с "неустойчивостью локальных климатов", чем с глобальными изменениями климата. Кочевник порождает пустыню в той же степени, в какой порожден ею. Пустыня содержит подвижную ризоматическую растительность, связанную с картиной осадков и определяющую направления кочевок. Пространство пустыни не имеет ни перспективы, ни контура, видимость ограничена, при том, что предполагает присутствие развитой топологии, основанной на комплексных ситуативных приметах. "Отличительная черта гладких пространств-корневищ переменная картография, изменчивость, разнонаправленность. Расчерченное пространство является целостно-релятивным... Кочевник не принадлежит этой целостной релятивности... Скорее, он пребывает в абсолютной локальности абсолютное пребывает в локальном в несводимости "здесь-и-теперь": пустыня, степь, лед, море" (Делез и Гваттари).

Н. выступает за восстановление первичной государственной организации кочевников-"номадов" "машины войны" как чистой формы эксцентричности в противоположность внутринаходимости государства, которую она определяет как ризоматическую организацию в открытом пространстве. Противопоставление государственной власти, основанной на работе бинарных машин, власти абстрактной машины войны, по мнению Делеза и Гваттари, предполагает определенные политические программные противопоставления для всякой будущей социальной философии. "Древовидная парадигма" образует основу политической власти. Ее традиционные ориентиры: логос, идея, понятие, разум, субъект являются репрезентативами аппарата власти в мышлении. Н. защищает не новую модель мышления взамен старой, а социальное устройство, которое позволит самой мысли стать кочевником. Здесь речь идет о том, возможна ли какая-нибудь политика, способная реализовать мышление кочевника. Разрушение книги-дерева означает не смерть книги, но новый способ чтения, когда "комбинации, пермутации, использования исходят не изнутри книги, но зависят от связи с тем или иным внешним", когда книга становится предметом не понимания или интерпретации, а эксперимента и деконструкции.

Т. X. Керимов